Андрей Кондрахин: "Не хочу причинять боль"

Андрей Кондрахин: "Не хочу причинять боль"

На улице на меня показывали пальцем и смеялись. Кто - вслед, кто - в лицо. Смотрели как на дурачка, которого облапошили. Чтобы оставаться «настоящим мужиком», я, по мнению окружающих, должен был немедленно что-то предпринять: выставить Тину из дома, подать на развод. От меня ждали решительных действий. Я ожиданий не оправдал - и закрепил за собой репутацию подкаблучника.

Приглашение полететь во Францию Тина и несколько ее коллег получили от Сулеймана Керимова дня за три до церемонии вручения «ТЭФИ». Жена приехала домой радостно-возбужденная и с порога объявила, что я тоже «в списке» и должен ехать вместе с ней. «В качестве кого? Мужа Канделаки? Уволь». Тина пустилась в уговоры: дескать, вы с Сулейманом знакомы, и поскольку оба в бизнесе, у вас много общих тем для разговоров - Керимов сам предложил, чтобы ты полетел. «Нет! - отрезал я. - Сказал же: остаюсь в Москве». Потом, когда Тина будет лежать дома с повязками на обожженных руках и ногах, мне моя «упертость» припомнится. Именно я буду объявлен виноватым во всем, что случилось.

...Это была третья «ТЭФИ», присужденная Тине. Но ту, за которой Канделаки поднялась на сцену в 2003-м, попросили вернуть.

На награду были номинированы две передачи для детей: «Самый умный» и «Спокойной ночи, малыши!» Голосование шло в режиме реального времени - публика нажимала кнопки на электронных пультах. Программа «Самый умный» победила с большим перевесом. Тина шла на сцену, светясь от счастья: сбылась ее главная мечта. Но тут зазвучала песенка «Баю-бай, должны все люди ночью спать...» По залу пронесся недоуменный смешок, на губах Тины, прижимавшей к груди заветную статуэтку, застыла растерянная улыбка. Ведущие из неловкой ситуации как-то вырулили, церемония благополучно закончилась. А назавтра объявили: произошла техническая накладка, пульты «переклинило» и победителем следует считать «Спокойной ночи, малыши!»

Для Тины это был серьезный удар. Весь следующий день она сидела перед компьютером, читала комментарии и чуть не плакала:

- Не может быть такого, что на предыдущих номинантах пульты были исправны, а на мне вдруг дали сбой!

- Конечно, не может, - соглашался я. - Просто организаторы заранее определились, что победят «малыши», а зал их «подвел». Вот увидишь, в будущем году «Самого умного» снова номинируют - и статуэтка будет твоей.

Так и случилось.

А в 2006-м, накануне злополучной поездки в Ниццу, Тина получила «ТЭФИ» за программу «Детали». В благодарственном слове упомянула наставников, которые «рассмотрели» в ней телеведущую, членов своей съемочной группы, жюри, по достоинству оценившее проект телеканала СТС. После церемонии ко мне подходили наши общие друзья: «Могла бы и тебе «спасибо» сказать. Неужели не понимает: не видать ей такой карьеры, если бы не ты... Все-таки женщины - существа неблагодарные».

Обиделся ли я на Тину тогда? Может, и обиделся. Но не сильно. Хорошо ее зная, понимал: назвав меня в качестве помощника, она бы поделилась победой. А стоять на пьедестале вдвоем - не в ее характере. Что же касается неблагодарности, то тут друзья были неправы. Несколькими месяцами раньше я услышал от нее такое признание: «Когда ехала покорять Москву, была уверена: все силы, все время будут уходить на то, чтобы сделать карьеру. Что смогу создать семью, в которой будут дети - да еще такие замечательные! - даже мечтать не смела». Продолжения вроде «Ты лучший муж на свете» или хотя бы «Спасибо тебе» не последовало. Да мне эти слова были и не нужны. Искренняя благодарность читалась в ее глазах, в голосе. Однако Тина решила выразить свою признательность еще и дорогими подарками. Купила мне несколько «супербрендовых» костюмов, часы за двадцать тысяч долларов.

Я пытался ее образумить: - Зачем это все? Остановись!

Она обижалась: - Я ездила по магазинам, выбирала, время тратила. Думала, будешь рад, а ты...

- Не нужно было этого делать.

- Но почему?!

- Да по той самой причине, по которой я не хожу с тобой на тусовки. Не хочу быть придатком к Тине Канделаки, а теперь к тому же - обвешанным ее подарками-побрякушками.

Тина по натуре собственница. Первые три-четыре года после женитьбы я не мог сделать ни шагу без ее присмотра. Кто бы знал, с каким трудом мне приходилось отвоевывать каждый сантиметр личного пространства! По­степенно, но я получил право не сопровождать жену на все мероприятия и иметь возможность отправиться на какой-нибудь мальчишник, поужинать с друзьями в ресторане, поехать на рыбалку.

Однако всякий раз мое «свободное плавание» вызывало в ней приступ ревности. Спрашивать, где и с кем был, я Тину отучил, но она неизменно пыталась втихаря это выяснить. Всегда находились «добрые» люди, которые передавали жалобы Тины на мое неправильное поведение: не встречаю ее в аэропорту с цветами, пропускаю мимо ушей информацию, кто из мужчин как на нее посмотрел, что сказал и куда пригласил. То вдруг, противореча себе, Тина начинала уверять окружающих, что я слежу за каждым ее шагом, звоню по десять раз на дню с вопросом, где она сейчас находится и кто рядом.

Во втором случае она выдавала желаемое за действительное. Я никогда не отслеживал и не собираюсь отслеживать ее окружение, устраивать разборки с теми, кто позвал мою жену поужинать в «Пушкинъ» или пойти на премьеру в «Пушкинский». Начни я это делать, мигом превратился бы в «органайзер» Канделаки, в того самого карманного мужа, которого хочет - скорее всего, неосознанно - сделать из меня Тина и которым я не стану никогда.

К разговору о том, чтобы я полетел в Ниццу, Тина больше не возвращалась, но перед отъездом в аэропорт смотрела с укоризной: дескать, вот, была возможность несколько дней побыть вместе, а ты ею не воспользовался. Когда самолет приземлился в Ницце, позвонила: «Мы долетели». Прошло, наверное, полчаса, как вдруг я почувствовал, что теряю сознание. Кое-как дополз до стоящего в углу кабинета дивана. Подумал вяло: «Что это со мной?» И тут раздался телефонный звонок.

Голос в трубке вроде Тины, но как будто не ее: - Андрей, у меня все в порядке. Все хорошо, не переживай.

- Что значит «все хорошо»? Из-за чего я должен переживать? Ты же только что звонила, говорила - вы приземлились. Что случилось?

- Тут небольшая накладочка произошла, я сейчас на транквилизаторах. Скоро вылетаю домой. Встреть меня, пожалуйста, в Домодедово, я возвращаюсь на самолете Сулеймана.

Я срываюсь в аэропорт. На поле уже дежурит «скорая» - видимо, вызвал экипаж. Тину сводят по трапу стюардессы: руки-ноги обмотаны бинтами, лицо - в ожогах. Из «скорой» выскакивают врачи. Тина мотает головой: «Нет, я поеду только с Андреем».

Я беру ее на руки, несу к машине. По дороге в ожоговый центр нас - как цунами в фильмах ужасов - нагоняет и накрывает волна информации о ЧП в аэропорту Ниццы. Автокатастрофа, в которой пострадали российский олигарх Сулейман Керимов и «предположительно - телеведущая Тина Канделаки», мгновенно становится новостью номер один. В ожоговом центре Тину помещают в палату. Полночи я сижу возле ее постели, а когда под действием болеутоляющих Тина наконец засыпает - еду домой. Собрать для нее вещи, купить продукты. Возвращаюсь утром и вижу: ничего не изменилось. Никаких процедур не назначено.

Вызываю врача, устраиваю скандал:

- Почему вы ею не занимаетесь? Почему не лечите? Она же может остаться инвалидом!

Доктор разводит руками:

- А что мы можем сделать? Это же ожоги. Как скоро они заживут и не останется ли рубцов, от нас не зависит.

- В таком случае я ее забираю!

Врач пытается протестовать, но я взваливаю Тину на плечо и иду вон из отделения. Сбежавшийся на мои крики персонал обалдело смотрит вслед. Уже из дома вызываю к жене врачей, которые тут же назначают лечение. Выясняется, что при ожогах оно существует и не заключается только в смене повязок. В тот же день становится ясно, как вовремя я увез Тину из больницы.

Дома она защищена от журналистов, устроивших на Канделаки настоящую охоту. Останься жена в ожоговом центре, ее палата стала бы местом паломничест­ва «родственников других пациентов», «студентов-практикантов», «нянечек из соседнего отделения». Снимали бы и в открытую, и пряча мини-камеры в рукавах халатов, совали бы к обожженному лицу микрофоны, требуя комментариев.

Даже представлять не хочу, каким испытанием это могло стать для психики Тины, и без того пребывавшей в полувменяемом состоянии. От боли, транквилизаторов и осознания, что отличница Тинатин Канделаки, с первого класса привыкшая быть лучшей, вдруг оказалась в центре истории, которую пресса, а вслед за ней и людская молва тут же определили в разряд адюльтерных и «дурно пахнущих».

Первые два дня телефон Тины был выключен. Президента компании «СТС Медиа» Александра Роднянского мы попросили отвечать журналистам, что Канделаки в Киеве, на съемках передачи «Самый умный». Врали сами и заставляли делать это других не по собственной воле. Получивший серьезнейшие ожоги Сулейман некоторое время был в сознании и перед тем, как впасть в забытье, попросил Тину не говорить никому, что с ними произошло. Тина дала слово. Чем была продиктована эта просьба, мы до сих пор не знаем.

После катастрофы ни я, ни жена с Керимовым не общались. В канун 2007 года в Интернете и газетах прошла информация, что я, Тина и супруга Сулеймана Фируза якобы собираемся навестить его в марсельском госпитале. Ничего подобного в наших планах не числилось: совместный визит выдумали издания, преумножившие свои тиражи благодаря публикациям о ЧП в Ницце. Они пытались и дальше держать интригу.

Версию с Киевом «похоронил» исполнительный продюсер телеканала СТС Цекало. Несмотря на то, что и у меня, и у Тины с Сашей были дружеские отношения, он сразу заявил, что участвовать в «операции прикрытия» не станет. И когда ему, проверяя информацию Роднянского, стали звонить журналисты, отвечал: «Канделаки в Киеве не была». Теперь я, видя на дисплее незнакомый номер, трубку не брал. А потом слушал на автоответчике, как меня отчитывали журналисты: «Андрей, почему вы говорили, что Тины не было в Ницце? Мы созвонились с администрацией тамошнего аэропорта, с полицией. Нам продиктовали данные паспорта пассажирки, прилетевшей частным рейсом, прошедшей погранконтроль и таможню, а потом попавшей в аварию. Тинатин Канделаки, серия паспорта... номер...»

Я пытался внушить Тине:

- Надо рассказать правду.

Она впадала в истерику:

- Нет!!! Этого делать нельзя!!

- Но нас же приперли к стенке полученными от полиции и французских врачей данными.

- Хорошо, пусть я была в Ницце! Но в «феррари» меня не было!

С Тиной в те дни вообще было сложно разговаривать. Она пыталась найти крайнего, и этим крайним почему-то всегда оказывался я. Чего только не наслушался! Рефреном во всех обвинениях звучало, что это из-за меня она теперь такая уродина. Дес­кать, согласись я отправиться в Ниццу, она не села бы в машину Керимова - мы бы по­ехали вместе со всеми... Далее следовало, что я эгоист, совсем ее не люблю, не жалею, не понимаю, как ей больно, плохо ухаживаю. И вообще никчемный муж...

Я пытался защищаться: «Ничего себе... По сути, это я должен устроить тебе взбучку, а ты на меня наезжаешь!» В ответ - новый поток обвинений... Меня это, конечно, страшно обижало, но я держал обиду при себе, не позволив ни разу даже повысить на Тину голос. «Давить децибеллами» вообще не в моих правилах, а уж орать на больного человека - ну как можно... Молча проглатывал ее упреки и как заклинание повторял: «Главное - осталась жива и быстро идет на по­правку». При мысли, что Тина могла погибнуть, все внутри сковывало холодом.

Две недели после аварии превратились для меня в пытку. Стали самым жестким испытанием за всю жизнь. Дома - Тина в истерике, возле работы - журналисты, которым нужно что-то отвечать. А что? Помню, в один из таких дней я вошел в вагон метро и увидел у всех в руках газеты, на первой полосе - три порт­рета: Тины, Сулеймана и мой. Один пассажир, оторвавшись от увлекательного чтения, пораженно на меня воззрился, потом другой, третий. Удивление на лицах сменилось любопытством: ну и как ты себя, дружок, в этой ситуации чувствуешь?

На улице на меня показывали пальцем и смеялись. Кто - вслед, кто - в лицо. Смотрели как на дурачка, которого облапошили. От меня ждали решительных дейст­вий. Чтобы оставаться «настоящим мужиком», я, по мнению окружающих, должен был немедленно что-то предпринять: выставить Тину из дома, подать на развод. Любопытство, что у нас там с женой происходит, одолевало всех. Проявились какие-то знакомые, с которыми я не общался несколько лет. Звонили, спрашивали: «Она, наверное, клянется, что у нее с этим олигархом ничего не было? - и, преисполнившись праведным гневом, уточняли: - И ты ей веришь?!» Я нажимал отбой. Не объяснять же каждому, что в наших с Тиной отношениях таким клятвам просто нет места.

Слава богу, Тинина мама в данной ситуации повела себя адекватно. Едва ли не единственный раз за всю историю нашего с ней знакомства. До этого теща всячески пыталась «регулировать» наши отношения, вмешивалась по поводу и без повода. А после Ниццы затаилась. Лишь изредка звонила мне и сдавленным голосом интересовалась состоянием Тины. Я отвечал: «Уже лучше». В ответ на попытку - такую же робкую - выспросить подробности рекомендовал обратиться непосредственно к Тине, неизменно предупреждая: «Но только учтите: настроение у нее хуже некуда, может наорать». Спустя пару дней Тина включила телефон и теперь уже сама общалась с журналистами. Я слышал, как она в очередной раз взывала к чьему-то здравому смыслу: «Если вы хоть чуть-чуть разбираетесь в технике, должны понимать: выжить в такой аварии я бы просто не могла! Машину разорвало пополам! А я вот разговариваю с вами, живая-здоровая, собираюсь есть на обед свои любимые домашние пельмешки».

Чем дольше Тина скрывала правду, тем больше давала поводов для разгула больной фантазии некоторых сограждан. В Интернете стали появляться комментарии, авторы которых уверяли: «ТЭФИ» Тине купил олигарх Керимов и во время поездки во Францию телеведущей предстояло расплатиться за щедрый подарок. Некоторые договорились до того, что «расплачиваться» звезда СТС начала прямо в машине, из-за чего, собственно, и случилась авария. Я такую «информацию» просто отбрасывал - как отбрасывают пришедший по электронной почте спам, а Тину она приводила в ярость.

«Идиоты! Сволочи! - кричала жена, захлебываясь злыми слезами. - Чего ж я не заказала себе «Грэмми» или вообще - «Оскар»? За такую-то «плату»!» Больше всего Тину задевало то, что кто-то счел ее награду незаслуженной. Ожоги на лице заживали на удивление быстро, но появляться перед камерой было нельзя - следы от огня пока не мог скрыть ни один грим. Отсутствию на телеэкране следовало найти мало-мальски правдоподобное объяснение. И Тина нашла... О том, что жена «подхватила свинку», я узнал из газет. Прочтя очередную фантазию Тины, горько усмехнулся: «Хоть бы со мной посоветовалась. Все-таки в медицинских кругах вращаюсь, объяснил бы, что возрастной порог паротита - двадцать пять лет».

Кто только потом над этой «свинкой» не поёрничал, не постебался. И я в том числе. Прошла, наверное, неделя после обнародования «диаг­ноза», когда, вернувшись после работы, я застал жену при полном параде:

- Сегодня к нам приедут журналисты.

- Да? И что ты на сей раз им расскажешь: про свинку или про краснуху?

Тина пропустила колкость мимо ушей:

- Правду. Про то, что была и в Ницце, и в «феррари».

- Давно пора.

Отсроченная правда мало кого удовлетворила. Общественность сделала вывод: «Раз столько времени скрывала - значит, было что, значит, слухи об особых отношениях с Керимовым небеспочвенны». От меня по-прежнему чего-то ждали. Может, даже в большей степени, чем раньше. В глазах окружающих я читал: «Она же призналась. Публично. И теперь ты просто обязан прореагировать!» Я не прореагировал - и тем самым упрочил свою репутацию подкаблучника.

На момент встречи с Тиной мне был двадцать один год. За плечами - довольно серьезный сексуальный опыт. В голове - твердое убеждение, что не родилась еще та девушка, ради которой расстанусь со своей свободой. О том, что никогда не женюсь, я твердил родителям уже лет с семи. Считал брак клеткой, в которой я - человек, больше всего ценящий свою независимость! - просто не смогу жить. Была у меня с раннего детства и другая установка: как можно раньше начать зарабатывать себе на жизнь. Клянчить деньги у родителей мне было стыдно.

В начале девяностых настали тяжелые времена. В год развала Союза мне стукнуло пятнадцать, старшему брату Сергею - восемнадцать. Отец возглавлял отдел в Министерстве военно-морского флота, мама работала инженером в одном из московских НИИ. Зарплаты им перестали платить одновременно. Как-то вечером родители обсуждали, что делать, чтобы не умереть с голоду, а я, слышавший их разговор, всю ночь не спал - мучила совесть, что сижу у «стариков» на шее. Любая реплика отца, даже сказанная без всякого заднего смысла: мол, пацаны совсем обносились, обоим нужны куртки на осень, воспринималась мной как намек - вот нахлебники!

В девяносто третьем родители, не выдержав, уволились с работы и уехали в свой домишко в Тульской области, заниматься сельским хозяйст­вом. Поначалу мест­ные толпами ходили смотреть, как моск­вичи на земле хозяйствуют. И возвращались к своим огородам в полной уверенности: ничего у этих городских белоручек не получится. Получилось, однако! В первый же год родители и кроликов, кур-гусей развели, и урожай огурцов-помидоров большой собрали.

Подкормленные отцом по всем правилам агротехнической науки деревья ломились от яблок. Батя нагрузил ими прицеп, сел за руль старенькой «копейки» и привез в Москву. Поставил нас с Серегой торговать у метро. Поначалу чувст­вовали мы себя в роли продавцов неуютно: озирались по сторонам - не смеется ли кто. А отец прикрикивал: «Анд­рей, чего стоишь как пижон! Давай, торгуй нормально! Зазывай покупателей!»

Мало-помалу мы с братом в процесс втянулись - и за несколько дней продали антоновки на три тысячи долларов. Сумасшедшие по тем временам деньги. На какое-то время совесть меня грызть перестала: как ни крути, а в пополнении семейного бюджета я поучаствовал. До весны мы как-то протянули на поставках с деревенского подворья, а тут я и аттестат об окончании Московской школы художественных ремесел получил. Теперь мог заниматься тем, что любил больше всего, к чему чувствовал призвание - писать картины, да еще и получать за это деньги. Так мне казалось.

Разведав «конъюнктуру», я приуныл: спросом у владельцев художественных салонов пользовались исключительно матрешки и расписные деревянные яйца. Именно их охотно покупали хлынувшие поглядеть на победившую в России демократию иност­ранцы. Наступив на горло собственной песне, я в течение недели корпел над заготовками. Расписал матрешку, два яйца и понес их в салон. Яйца у меня не взяли, сославшись на «затоваривание данным изделием», а за матрешку отвалили... два доллара.

Стало ясно: с творчеством придется повременить. Сначала нужно наладить бизнес, который бы кормил-одевал, а уж потом вставать за мольберт. На удивление быстро подвернулся и подходящий вариант. Знакомая моей тогдашней подружки, врач-стоматолог одного из частных кабинетов, поссорилась с владельцем и сказала, что готова уйти, прихватив весь персонал, в другое место. Мы с братом взяли в аренду полуразвалившийся детский сад, заняли денег на ремонт, на оборудование (доктор подсказала, где можно купить по дешевке) и принялись за дело. На прицепе отцовской «копейки» навезли стройматериалов, нашли хорошую бригаду. Пропадали на «объекте» сутками: были и прорабами, и подсобными рабочими, и малярами-штукатурами.

К 1998 году клиника располагала четырьмя стоматологическими установками, солидным штатом врачей и среднего медперсонала. Неосвоенных площадей в бывшем детском саду оставалось предостаточно, расширяться было куда, и мы решили провести рекламную кампанию для привлечения новых клиентов. Перебирая актеров, которые могли бы сыграть в ролике, мы с Серегой остановились на кандидатуре Стаса Садальского. Я позвонил ему на радио, мы договорились о сотрудничестве. После нескольких встреч, проходивших за обсуждением сюжета, места съемки и размера гонорара «звезды отечественного кино», Стас спросил:

- Слушай, хочешь отъ...ть Тину Канделаки?

- А это кто?(продолжение следует)

Оригинал КАРАВАН ИСТОРИЙ