«Жизнь всегда давала мне уроки. Как-то бреду по коридору «Ленфильма», замученная, ненакрашенная, а мне навстречу артистка, буквально вся сияет: «Ах, Людочка, как прекрасно ты выглядишь!» Она просто расцветала, видя мое ужасное состояние. И я поклялась: «Больше никогда не дам повода для такой радости».

–Когда я была студенткой, жизнь была счастливая и полуголодная. И мы вместе с однокурсницей Эллой Шашковой (которая потом сыграла жену Штирлица. — Прим. ред.) устроились уборщицами в Щукинское училище. Просыпались в пять часов утра в общежитии на Трифоновской, ехали на троллейбусе через всю Москву на Старый Арбат. Мыли аудитории, потом принимали душ, из которого кое-как текла вода, и, окончательно проснувшись, с совершенно ясной головой шли на лекции. А наши московские однокурсницы сидели на первых занятиях позевывая. Занятия длились до позднего вечера. Уже затемно мы возвращались в нашу обшарпанную комнатку в общежитии. И по пути домой я как завороженная смотрела на окна, светившиеся теплым светом. Мне казалось, за этими окнами живут фантастически счастливые люди. И я мечтала о такой квартире и о таком счастье. Кажется, это было еще вчера, а ведь целая жизнь прошла…

— И какая жизнь! Вам, должно быть, есть что вспомнить…

— А я и вспоминаю. Но только эти воспоминания не для общего пользования… В последнее время все вокруг пишут и пишут книги о себе… Знаете, мне было 27 лет, когда в издательстве «Молодая гвардия» предложили написать книгу «Моя жизнь в искусстве». Я расхохоталась… Я и сейчас не стремлюсь обременять мир своей биографией. Мне вполне достаточно того, что мои воспоминания живут со мной. Многое помню ярко, отчетливо…

Мое раннее детство прошло в Душанбе, в то время город назывался Сталинабад, в эвакуации. Поселили нас с мамой, ее братьями, сестрами и бабушкой в бараке. В каждой комнате ютились несколько семей. Нашими соседями по комнате были муж, жена и маленький ребенок. Они были более зажиточными, чем мы, и часто варили на примусе манную кашу, которая для нас была недоступной роскошью. Запах манки, особенно подгоревшей, казался мне божественным. Когда кастрюля была уже пуста, я тайком подходила к ней и пыталась соскрести со стенок остатки.

Когда бабушка впервые взяла меня, трехлетнюю, на рынок, это стало потрясением. Чтобы не потеряться, я держалась за ее юбку, а она медленно шла по рядам, торгуясь и пытаясь на какие-то копейки купить хоть что-нибудь из еды. Я ощущала себя крошечной. А вокруг меня до самого неба возвышались горы дынь, арбузов, гранатов, персиков, блестящих, словно лакированных, лепешек с кунжутом. Краски и запахи были фантастическими! Есть я хотела всегда, а на рынке чувство голода стало каким-то нечеловеческим.
У меня сводило живот и текли слюни, причем вполне реально. После войны прошло лет двадцать, и вот я снова оказалась в Душанбе. Прилетела туда на Неделю советского кино. Первое, что я сделала, — отправилась на рынок и накупила там лепешек, дынь, арбузов. И в номере все это стала есть. Господи, как же мне было вкусно! Я готова была разрыдаться оттого, что наконец-то осуществила свою детскую мечту!..

Конечно, в детстве я мечтала не только о том, чтобы досыта наесться, хотя это желание было главным долгие годы. Я обожала танцевать. Танцы были моей страстью. Я мечтала о балете, но никому об этом не рассказывала. Когда меня никто не видел, танцевала, гнулась, висела на всех перекладинах и турниках, от этого, видимо, и стала такой высокой. Потом это породило серьезный комплекс — я страшно стеснялась своих 177 сантиметров. Мои ровесники, дети войны, все как один были низкорослыми, а я выделялась и страдала от этого. Чувствовала себя белой вороной, сутулилась, старалась быть незаметной.

Когда училась в выпускных классах, стала задумываться, кем хочу стать. Разные были варианты. Я то колхозом хотела руководить, то стоять на палубе корабля или конструировать самолеты. После школы собиралась поступать в технический вуз. Ехать в Москву одной было страшновато, и я отправилась туда с подружкой. Она была очень красивой и собиралась стать артисткой. Экзамены в театральных вузах начинались раньше, чем во всех остальных. Я пошла на прослушивание вместе с подружкой, чтобы ее поддержать. Она провалилась, а я поступила в Щукинское училище.

— С вами повторилась очень распространенная история, ставшая практически анекдотом.

— Вот такая счастливая для меня коллизия судьбы. Ко мне судьба вообще была очень щедра.

— Встреча с вашим первым мужем режиссером Владимиром Фетиным была таким счастливым случаем?

— Безусловно. Ведь каждая артистка мечтает о том, чтобы встретить своего режиссера. Наш роман начался на съемках фильма «Донская повесть». С моей стороны это не была любовь с первого взгляда, скорее уважение. Я постепенно узнавала человека и влюблялась в него. Фетин был очень добрым. К тому же природа щедро одарила его умом и талантом, а для меня в мужчине нет ничего более завораживающего. А еще у него были
потрясающе красивые по пластике, форме и нервности мужские руки — я на это всегда особое внимание обращала. Подобные руки я видела только у Олега Янковского…

Когда мы встретились с Фетиным, он уже был холостяком. Так что зря мне ставят в упрек, мол, молодая да ранняя разбила семью известного режиссера. Это не так. Поначалу мы жили в разных городах: я — в Москве, он — в Ленинграде. Скучали очень и каждый день писали друг другу письма. А как только у меня выдавалась свободная минутка, я садилась в общий вагон и мчалась в Ленинград, чтобы хотя бы полдня побыть с Володей. Мы не могли друг без друга, это было очевидно. После скромной регистрации я переехала в Ленинград и стала работать на «Ленфильме». Пришлось расстаться с театром Вахтангова, где я проработала три года и достаточно

была занята в репертуаре. Владимир снимал меня в своих фильмах, и я благодарна ему за великолепные роли. Он знал, на какие рычажки нужно нажать, чтобы я раскрылась. Если были трудные сцены, ставил мою любимую Шестую симфонию Чайковского. Когда я входила в павильон, там звучала именно эта музыка. Иногда он применял другие методы — заводил, злил меня. Я на это остро реагировала и после таких встрясок хорошо играла. Съемки были нашим счастьем. Фетин в работе был сильным режиссером, который вел за собой. Когда работа заканчивалась, Володя менялся. Превращался в большого беспомощного ребенка. Он был совершенно не приспособлен к жизни: не обращал внимания на то, что ест, в чем одет, главное, чтобы в чистое. А еще у него был один существенный недостаток — он не умел отказаться от лишней стопки. Было с чего. Случались простои, не утверждали сценарий, и он с его талантом оказывался не у дел. Желающие составить Фетину компанию всегда находились. И начиналось какое-то безумие. Особенно в период, когда я была в отъезде на съемках. Снималась я тогда много. Обеспечивала семью от и до — нужны были деньги на еду, на ремонт квартиры, на алименты сыну Володи. Когда я приезжала, находила мужа в ужасном состоянии. Сказать, что я переживала, — ничего не сказать. Я вытаскивала его из запоев, вела душеспасительные беседы, пыталась лечить — ничего не помогало. Мне не хватало сил справиться с этой его бедой. Чувствуя свое бессилие, я сама стала выпивать. Думала, это его напугает. Но он не испугался…

Мы стали отдаляться друг от друга. Я несколько раз делала попытки уйти от него. Не получилось. В те времена у меня, как и у других женщин, крепко

сидел в голове стереотип — муж должен быть один на всю жизнь. Но главным было не это. Мне хотелось быть с Володей. Я его любила всякого, и происходившее было для меня трагедией. Однажды я, доведенная до отчаяния, решила броситься с Каменноостровского моста в Неву. Шла к перилам, рыдая, ничего не видя вокруг. К счастью, меня заметил какой-то мужчина и не дал совершить страшное...

Окончательно мои мозги встали на место после одной встречи. В очередной раз мы поссорились с Фетиным. Повод на этот раз был какой-то пустячный, бытовой. Но я воспринимала все близко к сердцу. Так накрутила себя, что из дома выскочила, так сказать, с лицом по земле и ощущением, что жизнь кончена. Мне нужно было на «Ленфильм». Я туда и направилась. В арке столкнулась с
мужчиной. Инвалид, без ног. Половина тела на доске с подшипниками. Крупные плечи, торс, мощные руки, львиная голова со светлой шевелюрой и огромные синие глаза. Он был ниже всех, но с любопытством и неподдельным интересом рассматривал людей… Мы встретились глазами, и я почувствовала: он все обо мне и моем состоянии понял. Уверена, он подумал: «Молодая, красивая, здоровая, известная. И что же ее могло привести в такое отчаяние? Разве кто-то умер?» Я быстро отвела глаза. Мне стало неловко за себя. Этот случайный взгляд на всю жизнь научил меня не делать трагедии из своих маленьких проблемок, которые мы в своей голове выращиваем до огромных размеров. Тогда я четко осознала — если все живы, значит, нет никакой беды… Тот день оказался щедрым на уроки: придя на «Ленфильм», я получила еще один. Бреду по коридору, расстроенная,ненакрашенная, смотрю в пол, а мне навстречу коллега, актриса. И, увидев меня, буквально засияла: «Ах, Людочка, как прекрасно ты выглядишь!» Она просто расцветала, видя мое ужасное состояние. Вот тогда-то я окончательно пришла в себя и поклялась: «Не дам повода для такой радости». Больше я никогда в жизни не выносила на люди свое плохое настроение.

— В 28 лет вы, минуя звание заслуженной, стали самой молодой народной артисткой РСФСР, а через двенадцать лет — СССР. Какие чувства вызывало это у окружающих?

— Коллеги очень бурно поздравляли. Но за спиной многие шептались, что звание я получила не за роли, а за то, что по первому требованию танцую у членов Политбюро на столе. Болтали, что у меня был роман с секретарем

Ленинградского обкома КПСС Романовым, который и пробил это звание для своей любовницы. Когда я услышала эту сплетню, мне даже смешно стало. Романов был такого небольшого роста и, когда здоровался, ручку лодочкой протягивал… Кроме этих рукопожатий, ничего нас с ним не связывало… Вокруг меня витало много слухов. Было неприятно, но, к своему счастью, я рано поняла — серость не привлекает к себе внимание.

— В Советском Союзе звания значили очень много, какие ощущения вы сами испытывали, когда получали эти титулы?

— Самый разнообразный спектр чувств — от неловкости и страха до равнодушия и даже неверия в то, что это произошло со мной. Например, о том, что я стала народной артисткой РСФСР, узнала, можно сказать, случайно — по пути в Выборг на съемки фильма «Любовь Яровая». Ехали большой компанией артистов, среди которых Кирилл Лавров, Василий Шукшин и Игорь Дмитриев, очень остроумный человек, который всех всегда разыгрывал. И вдруг Игорь мне говорит: «Людмила, с тебя причитается — ты народной РСФСР стала!» Я, зная его талант шутить, отвечаю: «Да я и без розыгрыша могу накрыть поляну!» А он настаивает: «Нет, я честно говорю! В газете написано!» А при заселении в гостиницу «Выборг» поздравлять меня бросился весь персонал, и я засомневалась, что Дмитриев мог такое подготовить. Когда я осознала, что это не шутка, даже растерялась: «Как же теперь играть, как этим буквам соответствовать?» Но такие мысли одолевали меня не очень долго. Я вообще довольно спокойно ко всем своим наградам отношусь. Главные награды — это роли и сама жизнь.

Пожалуй, самым волнительным для меня было вручение приза за лучшую женскую роль на XVII Международном кинофестивале в Сан-Себастьяне за фильм «Журавушка». Но это еще было до всех этих «народных». Помню, как председатель жюри мою фамилию странно произнес: «Чущина». И я вскочила и пошла на негнущихся ногах на сцену. От волнения перед глазами туман, уши глохнут. Награду вручала Одри Хепберн. В этом состоянии я ее почти не видела. А спустя некоторое время в моей жизни произошла интересная и даже приятная история. В «Госкино» пришла телеграмма о том, что меня приглашают в Голливуд на три года и предлагают сниматься в пятнадцати фильмах. Меня вызвал к себе председатель «Госкино» Филипп Тимофеевич Ермаш. Он сказал: «Ну, Людмила, это очень приятно. Но ты же
понимаешь, что это вряд ли возможно. Такого опыта у нас еще нет. Если бы это была совместная картина, можно было бы рассматривать предложение. Мы же даже не знаем, что за сценарии тебе будут предлагать. А вдруг предложат раздеться? Ты же советская женщина, член партии». А я про себя думаю: «Да раздевалась я уже в фильме «Угрюм-река».

— Переживали из-за того, что упустили шанс попасть в Голливуд?

— История не имеет сослагательных наклонений. Жалеть о чем-то глупо и бессмысленно. Я ни о чем не жалею. Не случилось и не случилось… В своей жизни я переживала и страдала, только когда теряла близких людей и принимала решение уйти от мужей. Оставляя их, чувствовала себя виноватой. Они все были для меня вроде детей. После нашего расставания я никого из них не бросила. Звонила им, ходила в больницы, покупала лекарства… Продолжала общаться с Фетиным, даже когда снова вышла замуж.

— Кто стал вашим вторым мужем?

— Его звали Владимир Александрович, как Фетина. Он был океанологом. Очень красивый мужчина.

— Слышала, он был похож на Алена Делона…

— К мужской красоте я очень скептически отношусь. Не считаю это достоинством. Но буду честной — его внешность при встрече меня поразила. А еще то, что он не пил и был вполне самостоятельным человеком… Между нами не возникло той душевной близости, которая была с первым мужем. С Володей Фетиным мы были так крепко связаны, что я даже почувствовала момент, когда он ушел в мир иной… 19 августа 81-го года я ехала в поезде из Риги в Ленинград. Читала великолепный роман «Мартовские иды», и вдруг сердце резко забилось, похолодели руки и ноги. Я посмотрела на часы — два ночи. Думаю: «Поздно, пора спать». А потом почему-то вспомнила Фетина: «Как там Володя?» И забылась тревожным сном. Утром на перроне меня встретил мой второй муж и сказал: «Володя Фетин умер». — «Когда?» — «В два ночи…» Для меня это была серьезная потеря. Окончательно ушел большой кусок жизни — мучительный и счастливый одновременно…

— Ваш второй брак был самым не­долгим?

— Да. Мы прожили вместе еще пару лет, а потом разошлись. Этот брак
оказался нелепым. Хотя у нашей встречи тоже, видимо, был смысл…

— Какой же?

— Не хочу в этом копаться. Сейчас народ в первую очередь интересуют вопросы личного характера: кто, где, с кем? Все эти скользкие подробности. Вопрос же, как сохранить достоинство, не интересует никого. А для меня он гораздо актуальнее. Когда-то давно я прочла высказывание Монтеня. Он пишет: «Достоинство подобно глубокой реке: чем она глубже, тем меньше издает шума». Эта мысль пришлась мне по душе. И я всегда пытаюсь по мере возможности так поступать.

— Как вы сохраняли достоинство во времена перемен? Кинематограф был в упадке. Многие ваши коллеги потеряли работу и потерялись в жизни.

— Еще задолго до перестройки у меня случился ужасный период, когда казалось — все потеряно. Мне предлагали умопомрачительные по бессмысленности сценарии, я отказывалась. И из-за этого несколько лет сидела без работы. Рассматривала разные варианты. Всерьез думала, что могу пойти в домработницы, потому что не боюсь никакого труда. А потом, когда я уже была на грани отчаяния, меня пригласил Арсений Сагальчик в Академический театр драмы имени Пушкина на роль Лизы Протасовой в «Детях солнца». До этого с театром у меня как-то не складывалось, а тут именно в нем я нашла свое утешение и спасение. Я ведь всерьез думала, что утратила профессию навсегда. Потом появились и другие роли. Затем совершенно неожиданно раздался звонок из Москвы. Главный режиссер Театра армии Юрий Иванович Еремин приглашал меня в штат театра и

предлагал сыграть Настасью Филипповну в «Идиоте». Я согласилась моментально. Это же мечта практически всех актрис! Никакой личной жизни у меня в Ленинграде уже не было. Я собрала свои вещи, сдала квартиру и отправилась в Москву, где мне обещали сразу же дать жилье. Но оказалось — морочили голову. Если бы не давняя поклонница Инна, я бы в бомжа превратилась. Она предложила поселиться у нее. Жила Инна в старом, пустом, полуразрушенном доме на улице Достоевского. Здание шло на реконструкцию, и все квартиры, кроме одной на третьем этаже, пустовали. Это была коммуналка в 17 комнат, в которой жили Инна, я и какая-то бедная женщина с нарушенной психикой. Это было испытание. Но я попыталась выудить из этой ситуации пользу и настраивала себя на то, что, репетируя такого персонажа, как Настасья Филипповна, полезно возвращаться в страшный дом, заходить в черный подъезд и подниматься в свое убогое убежище. Я никому не ставила в упрек, что вот, народная артистка осталась бездомной и так далее. Но однажды не выдержала и отправилась в жилищный отдел. Пришла к чиновникам, сказала, что мне положено жилье. И услышала: «У нас еще ассенизаторы без квартир». Я ответила: «Хорошо, если это решит беды всех ассенизаторов, я готова пожертвовать им квартиру, которая мне полагается». Я уважаю все профессии, но, когда мне так сказали, было обидно.

Трудности не длятся вечно, они имеют обыкновение заканчиваться. Я это уже давно поняла. Иногда нужно просто переждать. Так вот, мои мытарства с квартирой через полтора года закончились. Мне дали двушку на улице Чайковского, и я была просто счастлива! А вскоре встретила своего третьего мужа — Игоря. О том, что он сын Генерального секретаря ЦК КПСС Юрия Владимировича Андропова, я узнала далеко не сразу. Игорь был очень скромным человеком. Его, вопреки слухам, я тоже не уводила из семьи. Я была одинокой, и он уже разведенный. В этом и во многом другом мы совпали. Игорь был очень интересным человеком: обладал энциклопедическими знаниями, у него была гениальная память, потрясающая интуиция и поэтический дар — Игорь писал удивительные стихи. К тому же мы родились в один год — год Змеи… И вот переплелись так, что трудно было расплестись.

— После вашей свадьбы на афишах появилась фамилия, написанная через дефис: Чурсина-Андропова. Впервые в жизни вы сменили фамилию, причем в очень зрелом возрасте…

— На этом настоял Игорь. Многие расценили это неправильно. Думали, это пиар, реклама, и я демонстрирую свою близость к власть имущим. Ничего подобного. Когда я видела эти афиши, ощущала неловкость. А Игорь гордился — он хоть и был суперинтеллектуалом, но в каких-то вещах поступал как собственник. Он не понимал очевидного — смена фамилии никого не может к тебе привязать. Страсть со временем уходит. Но жизнь вместе возможна, если остаются нежность, забота, уважение, понимание и еще доверие. А Игорю мешала ревность, хотя я не давала повода. Мы встретились зрелыми людьми. Никто не хотел подстраиваться под другого, не умел слышать другого. Мы ломали друг друга. Это была не жизнь, а сплошная борьба, испытание. Когда в отношениях с Игорем начался разлад, я попросила в театре оставить на афишах только фамилию Чурсина. У нас с Игорем была непростая жизнь. Я тринадцать раз уходила от него и тринадцать раз возвращалась. А когда ушла окончательно, мы еще долго поддерживали отношения. Игорь жил трудно, свою квартиру сдавал, другую снимал. И постоянно вел разговоры: давай опять поженимся. Но мы не сошлись снова — человек он был не очень здоровый, злоупотреблял алкоголем. Расставание было нашим избавлением. Я считаю, что люди, прожившие в браке какие-то годы, не родившие детей, обнаружившие несовместимость и мучающие друг друга, должны расставаться. Это единственное правильное решение, единственный достойный выход…

— Сегодня вы тему замужества для себя закрыли?

— Ни в чем нельзя зарекаться, но мне кажется, да. Говорят же, у каждого во всем своя мера. Мне кажется, я свою меру уже исчерпала в том, что касается браков. Теперь всю любовь я отдаю родным… А раньше холила и лелеяла мужей, была им не только женой и любовницей, но и матерью...

— Знаете, вы прежде говорили, что ни о чем в жизни не жалеете, а мне кажется, кое-что хотели бы изменить…

— Вы клоните к тому, что в моей жизни нет детей? Да, так случилось. Это моя боль. Но опять-таки, все по высшей воле. Свою сестру Эвелину, которая младше меня на девять с половиной лет, я воспринимала как дочь. После школы она переехала ко мне в Ленинград. Я ее опекала, подсказывала, старалась, чтобы она не набила шишек, не царапала душу. Но она прошла свой путь. Забочусь о ней до сих пор, хотя она уже давно взрослая женщина, со своим взглядом на мир, очень умная, состоявшаяся, талантливая — моделирует одежду. Семья Эвелины — сын Алеша, его жена Катя и две их дочери — стала моей семьей. И я их всех очень люблю. Время быстро летит: сейчас Леша стал таким серьезным крупным мужчиной — метр девяносто два, а совсем недавно был худеньким и очень трепетным мальчиком. Нечаянно раздавит букашку и горько плачет. Собирал каких-то комариков водных, паучков, которых я очень боялась. Иногда спичечный коробок открою прикурить, а там пауки. Я от ужаса в крик. Все думали, он станет биологом, но он окончил финансовый университет ФИНЭК, получил степень по морскому праву. К сожалению, Балтийское пароходство в свое время распалось, и Леше пришлось искать другое направление деятельности. Мне кажется, себя он еще не нашел. Хочется надеяться, что это произойдет...

Я чувствую перед семьей своей сестры ответственность. И я им всем стараюсь деликатно помогать, когда есть возможность. Я не одержима страстью к украшениям, шубам и дорогим машинам. Ну на что мне еще тратить, как не на родных? То, что я им помогаю, — это моя отдушина и в некотором роде смысл моей жизни. А вот сама я помощь принимать не очень умею.

— Неужели вам никогда никто не помогал?

— Это случалось редко... Есть прекрасная пара — Олечка Кабо и ее муж Николай Разгуляев. Олю я знала давно, а вот с Колей познакомилась недавно. Как-то Оля рассказала мужу о проблеме со здоровьем моей внучки — Настенька серьезно болеет с рождения.

И Коля предложил помочь. Я поначалу отказывалась — было неловко, мы ведь едва знакомы. Между мной и им развернулась настоящая «нанайская борьба», но потом я сдалась. Это ведь для ребенка. Николаю я безумно благодарна, но до сих пор не могу с ним естественно общаться, настолько меня оглушил его жест добра. Верю, Николаю это воздастся: и в делах, и в здоровье — во всем. Потому что, как в Библии говорится: все, что отдал, твое. Олечка сейчас ждет ребенка, и дай Бог, чтобы у них появился замечательный малыш.

Есть еще в моей жизни большая любовь и забота — моя мамочка. Ей уже 91 год. Молюсь о ее здоровье каждый день. А осенью прошу: «Господи, через зиму пронеси мою маму. Пусть она доживет до весны, до листьев, до зеленой травы, цветов и птиц». А потом благодарю, что он дал еще одну весну…

Правда, иногда мама жалуется: «Боже мой, ну почему меня Бог не забирает? Я устала жить!» Я отвечаю: «Мама, всему свое время. Когда надо, призовут. Во-вторых, не спеши, потому что по старшинству за тобой — я».

Мама живет в Великих Луках. При первой возможности я у нее бываю: одна ночь на поезде — и мы вместе. Когда я работаю, она не остается одна. Я договорилась с тремя женщинами, и они поочередно сутками помогают ей. Довольно часто у меня случаются порывы — я хочу уйти из театра и целиком посвятить себя маме, провести рядом с ней те годы, которые даны ей на этой земле, помочь перенести немощь, болячки, проводить до последнего предела. Но потом возвращается трезвый взгляд на вещи, и я осознаю: не могу бросить работу, потому что должна продлить свою профессиональную жизнь и помочь

близким. Правда, иногда смертельно устаю: перелеты, смены часовых поясов, постоянное напряжение — и мне кажется, что мне 190 лет.

— И что же вы делаете, когда нет больше сил?

— Заставляю себя встать и идти. Мне часто приходится вытаскивать себя из нежелания что-то делать. Сегодня слово «надо» — главное в моей жизни. Оно меня держит. А еще держит работа. Без нее я потеряла бы форму. Многие мои знакомые, как только вышли на пенсию, расклеились: вылезли все болячки, походка стала старческой, взгляд тусклым… А те, кто при деле, держатся молодцом. Спектакли, съемки, с одной стороны, утомляют, а с другой — мобилизуют. Это выброс адреналина, тренировка сердца и мозгов…

К счастью, в работе я востребована. Пусть не в полной мере. Да, раньше были «Журавушка», «Олеся», «Донская повесть», «Угрюм-река», сейчас сериалы. Но я не лью слезы из-за того, что в моей нынешней жизни не полный метр и не самые главные роли. Всему свое время. И время неумолимо и безжалостно…

Знаете, иногда очень полезно встречать своих однокурсников-одноклассников. Это отрезвляет. Ты не видел человека 20—30 лет, встретил, а перед тобой — старик. И ты будто в зеркало заглянул и увидел свое отражение. Ведь с тобой то же самое происходит. Сейчас у меня такой период, о котором писала Ахматова:

Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
не с кем плакать,
Не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени...

Это состояние я уже давно в полной мере ощущаю. Но не грущу и не мечтаю о вечной молодости и тем более о вечной жизни.

А еще меня не покидает ощущение, что я все время в пути. Начиная с детства и по сей день. Отец мой был военным, и я объехала вместе с ним всю страну. Стала артисткой и сама стала ездить по всему миру. В постоянных переездах-перелетах я и сейчас — съемки, гастроли… У меня есть квартира в Москве, но гораздо чаще я живу в гостиницах. Поэтому своим домом я считаю место, где мне вечером приходится приклонить голову. В этом смысле я умею принимать неизбежное.

Когда захожу в номер, обычно говорю: «Здравствуй, дом», когда ухожу: «До свидания, дом, спасибо тебе за гостеприимство». А вообще еще многое хочется сделать... Но подаривший рассвет не обещал заката.



Наталья Николайчик 7 Дней