Мне снова снится, как ты уходишь.

Ничего на показ:

ни разбросанного белья, ни разинувшего рот чемодана, ни картинных хлопаний дверьми, вишневыми, ты только их и хотела; я не услышу звона ключей, проклятий, браслетов, нет, ты не уйдешь от меня вот так: крикливо и пошло.

Ты будешь высвобождаться тихонько, по чайной ложечке, так, чтобы я не заметил даже – ты искренне веришь, что я могу не заметить.

С каждым твоим несказанным словом, спящим между нами котом, не снятым, но давно жмущим колечком, любимой кружкой, той, что была одной на двоих, а теперь я не могу к ней притронуться, не могу и все - из меня вытекает жизнь.

Я теряю по клеточке, но не для того, чтобы обновиться – это процесс распада, страшного, я его ощущаю ежесекундно, но я ничем не выдам себя – я не могу видеть, как ты расстроишься.

Ты искренне веришь, что все делаешь правильно, что это необходимость, щадящий режим, так будет лучше, легче – вот только непонятно кому.

Мне холодно. Я кутаюсь в тебя, мысленно, конечно, - я давно боюсь прикоснуться – я знаю: прежде чем мои пальцы утонут в твоих невозможных волосах цвета шоколада и молока, я разобью что-то очень хрупкое, тоненькое - мелкими прозрачными стеклышками рассыплется то, что ты аккуратно выстраиваешь между нами с материнской деликатностью, с упорством рожденного ею же малыша.

Меня охватывает ступор. Я вымерзаю изнутри. Я не могу мешать – только смотреть, как ты забираешь себя – не из меня – это невозможно, но все пространство вокруг постепенно теряет объем и смысл, мельчает и распадается, как если бы содержимое кукольного домика вдруг рассыпали по пустой квартире, и я хожу по ней огромным, нелепым, брошенным человеком с крохотной душой, в которой ничего больше не поместится.

Ты еще чуточку здесь.

Поэтому я хожу. Когда ты тихонько закроешь за собой дверь – я упаду.

Но это потом.

А пока мне снова снится, как ты уходишь..